Было довольно противно и неуютно ощущать себя запертым глубоко под землей. От клаустрофобии Мартин особо не страдал никогда. Работать приходилось и в подвалах, и в чуланах. Один раз даже совершенно случайно замуровался в одном особнячке. С милым оркестром сторожевых собачек. Но в данном случае не было ничего, что в эту секунду являлось угрозой для жизни. Тюремная камера, тускло освященная светом факела. Для всего мира он уже умер, на своих двоих отсюда не выходят.

С того момента, как он попал сюда прошло лишь пара дней. Но и за такой короткий срок подземная тюрьма превратила его довольно привлекательное молодое лицо в гротескную гримасу. Длинные, до плеч, волосы, за которыми Мартин раньше очень хорошо ухаживал, спутались. На некоторых волосках можно было заметить засохшую кровь, на других - грязь. Лицо Мартина искажала маска боли, даже отчаянья. Наверное, именно так выглядит человек перед виселицей. Человек, чувствующий, что конец пришел, и ничто его уже не отсрочит. Мартина кинули в темницу два дня назад и не удосужились даже переодеть. На нем был дорогой пиджак, жакет и черные брюки. Но выглядело все это даже хуже, чем на бездомных в Приречье. Жакет был изорван, брюки в грязи, от пиджака несло мочей, собачьим дерьмом и чем-то еще. Наверное, потом. Ничего удивительно, Мартин не мылся два дня. В общем и целом - вид этого человека говорил, нет, кричал о том, что жизнь дала ему хороший такой пинок под зад.

Все, что оставалось Мартину теперь – сидеть и кусать губы. Своим умом доходить до того, какой же он, все-таки, придурок. Самонадеянный болван. Он зашел так далеко за пригоршню монет. Нет, ну не идиот ли, спрашивал себя Мартин.
Они обещали придти за ним, когда освободится виселица. Учитывая, где он находится, и сколько в мире таких же глупцов, логично предположить, что до восхода на эшафот не меньше месяца.

По прошествии нескольких дней самоистязаний, Мартин Райнс начал вспоминать. Память будто бы играла с заключенным, время от времени подкидывая ему картины для размышления. Это напоминало то, как у покойника перед глазами за секунды проносится вся жизнь, с той лишь разницей, что для Мартина эти секунды превратились в дни.

Младенчество – такой период, о котором любой помнит лишь смутно, но вспоминает о нем с радостью. Мартин исключением не был. В его памяти, особенно хорошей на лица, сохранился еще молодой и жизнерадостный отец, цветущая во всех смыслах мать. Как и любой другой ребенок, рожденный в Приречье, читать и писать мальчик не учился. Он охотился с отцом, который, к слову, отмечал у мальчика странную, иногда пугающую любовь к убийству животных; рыбачил с ним, обучался гончарному ремеслу. В общем – все как у всех.
Дальнейшую, юношескую жизнь Мартина, память предпочла скрыть где-то в глубине черепушки. Мартин знал лишь, что много и тяжело работал вместе с отцом, , потом вдруг работа закончилась. У семьи появились деньги, они переехали в Серый Город – место проживание зажиточных ремесленников, городских стражников и других добившихся чего-то в жизни людей.
В те годы складывался характер Мартина – он все старался делать по-своему. Нет, настоящим бунтарем он не был, просто искал ко всему иной подход и иную точку зрения. Он считал вполне нормальными пьяные драки в барах, говоря, что они закаляют его физически. Категорически противился церкви, считая священников старыми вымогателями. И ведь действительно, после каждой службы священнослужители проходили по рядам и собирали пожертвования. В Приречье на «неплательщиков» смотрели сквозь пальцы. Понятно, бедняки, что с них взять. Но здесь, в Сером Городе, каждый обязан был сделать щедрое подношение церкви, а иначе архиепископ нашепчет кое-что на ухо лорду-мэру, и на следующий день вас уже хотят сжечь, как еретика.
Также Мартин ничего плохого не видел в том, чтобы посетить бордель, на ночь глядя. Да, в основном там были одни уродины, но иногда попадались довольно любопытные экземпляры.
После пары десятков ночей пьянок, гулянок и драк, отец сказал жесткое «Ша». Стукнув кулаком по столу, он достал плеть и хорошенько отходил сынка. Даже после этого Мартин с серьезной миной пытался логически обосновать свои поступки, и найти каждому причину. Но отец, от чего-то, слушать не хотел. Просто пристроил сына в кузницу, чтобы жизнь медом не казалась.

Прошла, казалось, целая жизнь, но на деле – лишь полдюжины лет. Мартин, ставший уже мужчиной в расцвете сил, упорно работал. По документам, - помощником кузнеца, а по факту – наемным вором со стажем. Для разных сомнительных личностей он доставал разные сомнительные вещи, чаще всего из Высокого города. Платили хорошо, но Мартин вынужден был скрывать часть заработанного, дабы отец не заподозрил подвоха. К слову об отце – Мартин встречался с ним все реже и реже. Мать Мартина умерла уже довольно давно, второй раз отец жениться не стал. Он продал их дом, часть денег отдав сыну, а на остальное снимал комнату в мотеле. Перемены, произошедшие с отцом и сыном, поражали – отец стал угрюмым и нелюдимым, по ночам пропадал куда-то. А Мартин, бывший разгильдяй, чуть ли не пьяница, стал серьезным молодым человеком. Состоятельным, со связями в Высоком городе. Над лордом-мэром он мысленно насмехался, считая его невероятно тщедушным и слабым. Церковь так и не посещал, чем вызывал удивление окружающих, на которое ему, кстати, было глубоко наплевать. Он не был великим реформатором, не старался изменить мир к лучшему. Просто жил в свое удовольствие.

Но вот в памяти появился тот момент, который и является венцом повествования. Мартин как обычно получил задание – обокрасть одного человека в Высоком городе. Плату предложили небольшую, но сказали, что товар можно будет забрать себе. Дескать, заказчику просто нужны было избавить жертву от этого незримого «товара». Мартин взялся за дело, свободного времени было много. Без труда проникнув в небольшой, аккуратный домик какого-то городского советника, Мартин отыскал тот самый сундук, где, по словам заказчика и хранился товар. Замок был сложный, но Мартин учился у Хорька – одного из лучших медвежатников всего города. Вскрыв сундук, Мартин грязно выругался. Ничего не блестело, не сверкало. В этом чертовом сундуке, на который он потратил добрых десять минут и две неплохие отмычки, лежал лишь согнутый пополам лист бумаги. Развернув его, вор обнаружил нанесенные черными чернилами слова: «Сегодня. В восемь. Здесь». Чертово любопытство! Чего ему стоило выкинуть тогда эту бумагу и забыть о такой, глупой на первый взгляд шутке. Но нет ведь, Мартин все же решил узреть лицо таинственного шутника. Он покинул дом через подвал, как и вернулся туда к половине восьмого. В той комнате, где стоял сундук, было лишь кресло и платяной шкаф. «Ребячество, - подумал Мартин, - не полезу я в шкаф». В какой-то степени, это был ответ внутреннему голосу, инстинкту самосохранения.

Мартин пододвинул кресло в тень так, чтобы первым увидеть лицо вошедшего. Вечерний гость запаздывал. Мартин выглянул в окно. Судя по солнцу, было уже около девяти. Когда Мартин уже собрался было уходить, послышался топот в коридоре. Через пару мгновений в комнату вошел низенький мужчина в черном костюме. Лысая, гладкая голова поблескивала под светом масляной лампы. Глаза мужчины смеялись, а правая рука сжимала пистолет. Мартин представлял себе подобную сцену не раз, поэтому сработал безукоризненно. Распрямил руку в суставе и выбросил что-то вперед. Через секунду метательный нож торчал из горла «шутника». На черный сюртук стекала струйка крови. Медленно, уже мертвое тело сначала опустилось на колени, а потом с глухим стуком упало лицом вниз. Мартин облегченно вздохнул, но вдруг услышал позади голос. «Потайная дверь,» - пронеслось в голове вора, но было слишком поздно. Мартин почувствовал сталь на шее, и до боли знакомый голос за спиной:
- Отбегался, сынок, - вещал он.